Дек 012012
 
С.В.Маркус. Лев Толстой и ислам.

В наши дни бытуют две крайности; на многих исламских сайтах цитируют фразу великого русского писателя «прошу считать меня магометанином» и причисляют его к правоверным, а на сайтах литературных и музейных… вообще об этом не упоминают, будто Толстой Ислама не замечал! Молчат об этом и школьно-институтские учебники. В центре внимания — его попытки постичь личность и учение Иисуса Христа (мир ему), переложить Евангелие для современников. Все знают, что в 1901 году его отлучили от православной церкви. Также никто не скрывает, что возникшее еще при его жизни всероссийское движение «толстовства», почти разгромленное в годы советского атеизма, ныне возрождается и относится религиоведами к одной из форм протестантизма… Так можно ли Толстого отнести к мусульманам или нет? Каков был окончательный духовный выбор гения русской и всемирной литературы? — Давайте разбираться.

Во-первых, уточним, были ли у Толстого жизненные пересечения с мусульманами и что он знал об Исламе. Оказывается, личных контактов и знаний у него было, пожалуй, больше, чем у любого иного классика русской литературы. Когда ему было 13 лет, семья переехала в Казань, где ранее его дед Илья Андреевич был губернатором с 1815 по 1820-й годы и где, кстати, поныне сохранилась его могила на Кизическом некрополе. В 1844 году Толстой поступил в Казанский университет на отделение восточных языков философского факультета (затем, правда, перевелся на юридический факультет, где проучился неполных два года). Пусть недолго, но он учил арабский и тюркские языки под руководством крупного ученого Мирзы Казимбека (1802-1870) — одного из основателей российского востоковедения.

В 1851 году старший брат Николай уговорил его ехать вместе на Кавказ, где почти три года Толстой жил в казачьей станице на берегу Терека, выезжая в Кизляр, Тифлис, Владикавказ и участвуя в военных действиях (сначала добровольно, потом на службе). Не только величественная природа, знания о быте и нравах воюющих сторон, но и постижение характеров, сформированных Исламом, воплотились и в автобиографической повести «Казаки», рассказах «Набег», «Рубка леса», а также в поздней повести «Хаджи-Мурат». Вернувшись в Россию, Толстой записал в дневнике, что полюбил этот «край дикий, в котором так странно и поэтически соединяются две самые противоположные вещи — война и свобода». До конца дней он пронес память о друзьях-кунаках из кавказцев. Так, однажды молодой граф проигрался в карты, и ему грозила долговая яма — но его спас чеченец Садо Мисербиев, полностью отыгравший его проигрыш. Через всю жизнь пронес он и впечатления об учении суфийского шейха Кунта-хаджи Кишиева, призывавшего к примирению и ненасилию.

Знаменитые «Севастопольские рассказы» написаны в Крымскую войну, где в осажденном Севастополе Толстой командовал артиллерийской батареей, проявив редкую личную храбрость, за что был награжден орденом Анны и медалями. В Крыму он познал не только героику и трагизм войны, но и нравы крымских татар, коренного исламского населения края. Более того, часть важнейших замыслов, появившихся в те годы, позволяют угадывать в молодом офицере позднего Толстого-проповедника: он мечтал об «основании новой религии» — очищенной и практической религии Христа.

Позднее он вел переписку с муфтием Египта Мухаммадом Абдо, известным реформатором Ислама, переписывался и лично общался со многими татарами — как сторонниками традиционного мусульманства, так и обновителями. Одним словом, Толстой, не имея исламского образования и не будучи алимом-ученым, обладал знаниями и опытом сопереживания, уникальными для человека высшего света тогдашней европоцентричной России.

Как известно, честные духовные поиски привели его к переосмыслению значения церкви: «Мир делал все, что хотел, предоставляя церкви, как она умеет, поспевать за ним в своих объяснениях смысла жизни. Мир учреждал свою, во всем противную учению Христа жизнь, а церковь придумывала иносказания, по которым бы выходило, что люди, живя противно закону Христа, живут согласно с ним. И кончилось тем, что мир стал жить жизнью, которая стала хуже языческой жизни, и церковь стала не только оправдывать эту жизнь, но утверждать, что в этом-то состоит учение Христа», — писал Толстой в Ясной Поляне в марте 1909 года. В итоге из-под его пера вышло немало ярких обличительных статей о церкви, изменившей Иисусу (они до сих пор являются классикой русского протестантизма). И, естественно, за этим последовало его официальное «отлучение от церкви» — по-гречески «анафема», которая была провозглашена в храмах России. Это было потрясение для всей страны.

С замиранием духа — кто с отвращением, кто с надеждой — россияне следили за тем, что же позитивного обретет этот великий писатель-мыслитель? А он трудился над новым переводом, точнее говоря, над собственным переложением Евангелий, издал книгу «В чем моя вера?», множество статей о вере и трезвом образе жизни, вел активную переписку со многими богоискателями, причем не только в России, но и за рубежом.

В дни мучительных поисков, окруженный непониманием, он писал в одном из писем: «Я бы очень рад был, если бы вы были бы одной веры со мной. Вы вникните немножко в мою жизнь. Всякие успехи жизни — богатства, почестей, славы — всего этого у меня нет. Друзья мои, семейные даже, отворачиваются от меня. Одни — либералы и эстеты — считают меня сумасшедшим или слабоумным вроде Гоголя; другие — революционеры и радикалы — считают меня мистиком, болтуном; правительственные люди считают меня зловредным революционером; православные считают меня дьяволом. Признаюсь, что это тяжело мне… И потому, пожалуйста, смотрите на меня, как на доброго магометанина, тогда все будет прекрасно». Вот из этих слов, казалось бы, можно сделать вывод — но не все так однозначно…

Во-первых, писатель не принял Ислам открыто и ясно, не имел мусульманской практики. Нельзя забывать, что одновременно с поиском правды об Иисусе, признанием себя «добрым магометанином», он в неменьшей степени был восхищен Буддой и Конфуцием. И вел интенсивную переписку с ревнителями разных духовных традиций, к примеру, с Махатмой Ганди, включал их тексты в знаменитый рекомендательный список чтения на каждый день. Наконец, бросив дом в последние дни жизни, он отправился сначала к сестре Марии, инокине Шамординского монастыря, а затем к старцам Оптиной пустыни. Православные историки пытаются на основании этого порыва, этих бесед, а также того, что для примирения с церковью из Оптиной вслед за ним был отправлен старец Варсонофий, сделать вывод, что Толстой готов был раскаяться и вернуться в лоно церкви. Одни говорят, что его нужно простить и вернуть ортодоксальному Христианству, другие строго указывают, что для того нет оснований, и Толстой ушел из жизни, оставшись непримиримым.

На сайте московского музея Толстого можно прочитать, что ныне учение Толстого вовсе не отталкивает, но, наоборот, помогает прийти к церкви — это уж полный абсурд и, увы, яркая примета нашего времени, жаждущего примирить «красное и белое».

Вот как это было. 6 (19) ноября 1910 года Толстой произнес последние слова, обращенные к собравшимся у его постели близким: «…Пропасть народу, кроме Льва Толстого, а вы смотрите на одного Льва… Мужики такие умирают…». И уже в полузабытьи: «Люблю истину…». Потрясающая сцена и удивительные слова! Не стоит уподобляться тем, кто неблагоговейно относится к тайне веры, к тайне личности и перехода в мир иной великого мыслителя и писателя. Скажем прямо: Аллаху аълям — это ведомо лишь Всевышнему! И не будем искать определенного ответа на вопрос, с каким вероубеждением пересек Лев Николаевич последнюю черту.

Единственное, что можно сказать с определенностью: он многое понимал и ценил в Исламе, знал правоверных разных национальностей, дружили переписывался с ними. И оставил нам как высокохудожественные образы мусульман, особенно кавказцев, так и не всегда бесспорные, но глубокие и волнующие мысли об Исламе. Вдохновленное им массовое религиозное движение «толстовцев» не двигалось в сторону Ислама. Будучи во многих чертах быта и веры близкими мусульманам, толстовцы развивались и остаются в русле Христианства.

И все же есть у Толстого такие «исламские страницы», острота и ценность которых не утрачены по сей день. Русская женщина, вышедшая замуж за мусульманина, Елена Ефимовна Векилова, писала Толстому, что ее сыновья желают принять Ислам, и спрашивала совета, как быть. Он отвечал: «Что касается до самого предпочтения магометанства православию…, я могу только всей душой сочувствовать такому переходу. Как ни странно это сказать, для меня, ставящего выше христианские идеалы и христианское учение в его истинном смысле, для меня не может быть никакого сомнения в том, что магометанство по своим внешним формам стоит несравненно выше церковного православия. Так что, если человеку поставлено только два выбора: держаться церковного православия или магометанства, то для всякого разумного человека не может быть сомнения в выборе и всякий предпочтет магометанство с признанием одного догмата, единого Бога и Его Пророка вместо того сложного и непонятного в богословии — Троицы, искупления, таинств, святых и их изображений и сложных богослужений… Ясная Поляна, 15 марта 1909 г.». Написано прямо будто для нашего времени, не правда ли?

Ежегодный богословский альманах «МАВЛИД АН-НАБИЙ», № 1, 2007

Извините, форма для комментариев закрыта.